Художник
Шагова Татьяна
Где - то есть город...
Записки молодой учительницы.
Когда мои знакомые узнали, что я работаю учителем, вернее учительницей, в средней школе, они просто со смеху попадали: - Ты – и учительница?! Мне стало обидно: "Чем же я не учительница? " Ничем, говорят, не учительница - не учительницы, говорят, должны быть и толще, и старше. "Это почему?" - спрашиваю. - "Потому, что наши учительницы все были толстые и старые!" - "Наши учительницы? Вспомните – им же тогда сколько было-то? Не больше тридцати, а этой, по биологии, ей и вовсе..." - "Да, - грустно соглашаются знакомые, - наверное, мы были не такие, наверное, все дело в нас..."
Конечно, мы были не такими – еще бы! Все люди старше двадцати казались нам солидными по всем измерениям. А теперь поём: "Где-то есть город, тихий, как сон..."
Теперь-то я знаю, где этот город. В каждом микрорайоне. И никаких билетов не надо. Написано: "Добро пожаловать!" И тихий он относительно – относительно действующего вулкана, например.
Но об этом после.
А пока я прохожу надпись "Добро пожаловать!" и спрашиваю нянечку у гардероба, где кабинет директора.
- Вы же совсем не работали учителем, после института, - не то удивляется, не то констатирует директор. - У вас, наверное, и опыта нет.
Это уж точно! Детей я с детства боюсь. Почему пошла в педагогический? Думала, стану художником, а потом всякие обстоятельства... Работала оформителем - не нравится.
- Ну что ж, - вздыхает директор, - люди к нам не идут... Сами понимаете... Поэтому, конечно, попробуйте. Только учтите - наш хлеб нелегок...
Что-то мне не по себе делается.
Отдаю трудовую книжку, и что-то меня даже слегка знобит. Директор кладет ее в сейф - и что-то со мной происходит. Щелкает замок сейфа . Там, в темноте, осталась моя трудовая. Там осталась моя прежняя жизнь, я же совершаю шаг в безвозвратное. Правда, я еще не знаю об этом, это потом, вспоминая, пойму, отчего так волновалась, а пока только щелкает замок сейфа.
Теперь я живу в городе, которого, как поется в песне, нет на карте. Я живу в городе детства. Правда, взрослые здесь - величина постоянная. Дети вырастут и уйдут, взрослые - останутся.
Щелкает замок сейфа, и я становлюсь Марией Анатольевной навсегда.
Самое трудное
Ровно полгода я привыкала, что зовусь Марией Анатольевной. Ровно полгода я никак не реагировала на свое имя с отчеством, зато на любой окрик: "Маша, иди сюда! " - бежала, куда меня, конечно, не звали. Потом это прошло. Появилось другое - на Машу не откликаюсь вообще, даже среди друзей.
Научившись отзываться на Марию Анатольевну, я еще долго не могла привыкнуть, что обращение "Вы" относится только ко мне. И даже сейчас еще оборачиваюсь - не стоит ли кто за моей спиной. С другой же стороны, я долго величала на "Вы" детей четвертого и пятого класса. Это часто вызывало разные недоразумения.
Говорю, например, Пете Сивцову:
- Подойдите, пожалуйста, Петя, к доске.
Петя выходит и с ним его сосед по парте.
- Нет, - говорю. - Вы идите на место.
Они оба уходят на место.
Потом и это прошло.
Появилось другое. Выяснилось, что записанное мною в журнале лучше вообще держать при себе и никому не показывать. Когда завуч увидел мои записки, у нее поседел даже парик. Не стоит, наверное, пересказывать подробности нашей беседы, в результате которой я осталась в классе наедине с известным двоечником Колей Дядькиным. Он переписывал очередную контрольную по математике, а я - школьный журнал. Иногда он смотрел в окно и сосал авторучку, иногда я смотрела в окно и сосала авторучку. Иногда мы смотрели друг на друга и вздыхали. За окном плавала круглая желтая луна, мы смотрели на нее - она смотрела на нас. Потом мы взглянули друг на друга и рассмеялись - у него, как и у меня, лицо и руки были в чернилах.
Так произошло мое посвящение в рыцари детства. Как почетный знак этого детства ношу чернильные пятна на пальцах - большом и указательном. Они уже не смываются.
...Существует ложное мнение, что учителя в школе находятся не так уж долго, что они, стало быть, ежедневно возвращаются в город взрослы людей.
Не верьте этому, если услышите. Из города детства не возвращаются. Школа - это не завод или институт, школа - это совсем другое измерение.
Говорят что врачи-психиатры, долго проработавшие с больными, сами становятся немного... того. Не знаю, правда ли это, но учителя со стажем более десяти лет уже бесповоротно - дети, и взрослый нешкольный мир их просто пугает. Они беспомощны в нем, в городе взрослых с их непонятными взрослыми отношениями, куда уйдут после десятого класса наши дети, но куда нам пути уже нет.
А дети будут заходить. Сначала часто, радуя нас этими посещениями. Потом всё реже. Потом совсем редко. А однажды войдут, ка человек с мороза, и внесут холодную волну взрослой жизни. Тогда мы увидим, что не понимаем их проблемы, а они - наших. Не понимаем их шуток, а они наших. А раньше понимали. Просто они живут на другой планете, говорят на незнакомом нам языке.
Кстати, о языке.
На первом своем уроке я доказывала детям четвертого класса происхождение портрета от парсуны, а той, в свою очередь, от иконы. У меня на этот счет имелись кой-какие соображения. Дети сидели тихо и смотрели на меня с уважением. Уже после урока встречаю на улице своего ученика. Мальчик скакал по улице, а за ним на веревочке кувыркался автомобильчик. "Вжихх! - крикнул мальчик, - Двери закрываются! Здрасте, Мария Анатольевна! Вжихх! Следующая станция - Гостиный двор!"
Какие же нужны слова? Как с ними говорить?
Проходя мимо кабинета истории, случайно услышала: "Примерно тридцать четыре столетия тому назад жил-был на свете мальчик. Звали его Тутмос". Вот! Я по-настоящему обрадовалась, и, как выяснилось, не зря. "Жил-был мальчик" или "Жила-была девочка" действует безотказно до десятого класса включительно. Действует наподобие гипноза, моментально завораживает внимание.
...Здесь совсем иное представление о жизни. Белое здесь - белое, а черное - черное. Сказал и сделал - молодец. Сказал и не сделал - барахло. Ябедничать и закладывать - плохо, молчать на допросе - хорошо! Вот бы сказать фашисту прямо в лицо: "Вы - негодяй! Я вас ненавижу!" Конечно, здорово! Правда? Но для этого нужен враг, а где его взять?
Девочка из седьмого "б" заявляет мне при затихшей от волнения аудитории:
- В гробу я видела ваше черчение!
Правда, смело? Мы с ней в прекрасных отношениях. Она, уверяю вас, хорошая и добрая девочка, и в мыслях не имела меня обидеть. Просто ей нужно было потренироваться в смелости.
Совсем непонятное вначале, как поступить, если ты говоришь ученику: "Саша, дай дневник!" А он тебе отвечает лаконично: "Сейчас, разбежался!"
Ну? Что вы станете делать? Топать на него ногами? Ну и топайте на здоровье! Сделаете вид, что не слышали? Но, во-первых, у детей не пользуются успехом физические недостатки, в том числе недостатки голоса, зрения и слуха. То, что вы не услышали громко сказанных слов, вам не на пользу. А во-вторых, не беспокойтесь, он для вас повторит погромче. Можно сказать: "Ах так! Тогда я поставлю тебе двойку в журнале!" Ставьте, ставьте - у него там уже стоит пять двоек, это шестая. "Хоть десять!" - подбадривает вас ученик. Ставьте, если вам от этого станет легче. Он ваши двойки может солить, сушить и есть без гарнира.
Что же делать?
А делать что - либо можно только тогда, когда знаешь, что это - Саша Иванов, что до шестого класса его страшно били за двойки. В седьмом же бить перестали, потому что некому – родители разошлись и разъехались в разные стороны. Он остался со старой глухой и подслеповатой теткой, которой что двойка, что пятерка - все едино. Но память о жестоких наказаниях осталась, и обида осталась, и виноватые остались. Кто же эти виноватые? Да мы с вами - кто же еще! И если вас это волнует, вы найдете, как поступить.
Но не возможно же знать все о своих маленьких подопечных? Ведь их, почитай, в каждом классе по сорок человечков!
Невозможно, но надо.
Чем меньше о них знаешь, тем чаще оступаешься. Я знаю еще очень мало и чувствую себя, как в гололед в обуви на кожаной подошве: встаю - падаю, снова встаю - снова падаю... С завистью наблюдаю тех маститых, что ступают уверено. Наблюдаю снизу, стоя на четвереньках.
...У меня есть хороший друг - Петя Маров. Он сейчас учиться в седьмом классе, а подружились мы с ним два года назад.
Я поставила ему двойку в дневнике за то, что он ничего не делал на уроке да еще мешал другим. Он перестал мешать, занялся делом - стирал двойку. Я подождала, пока он закончит работу, после чего поставила на стертое место новую, еще краше. Через пять минут вижу - трудится, только красный весь и чуть не плачет. Подхожу - на месте двойки здоровая дыра, в эту дыру уже откровенно падают слезы.
- Вот видишь? - говорю я гадким взрослым голосом. - Результат превзошел все ожидания! - Затем все уходят, а мой горемыка остается для душеспасительной беседы.
Я держусь на высоте взрослого человека - мой позвоночник прям, голова высоко поднята. Правда, где-то глубоко внутри шелестит внутренний голос: "Разве ты никогда не стирала двоек в дневнике?" Разве не суровая необходимость толкала тебя на это преступление?" "Так это когда было?!" - заглушаю я предательский шепоток и принимаюсь за Марова. Одна моя знакомая учительница говорит, что у взрослых есть такая прочная формулировка "Я же тебе говорила, я же тебя предупреждала, а теперь сам виноват".
Маров кивает головой - он виноват. Кто же еще? Он осознал. Воспитательный момент окончен.
Тут, как на грех, Петька снова заливается слезами, и это, увы, не слезы очищения! Просто у него больная мама, и он боится ее расстроить. Что тут поделаешь? Мой позвоночник осыпается в одежду, а паркетная почва уходит из-под ног.
Долго обдумывали, что делать с дыркой. Пытались залепить - не вышло. Наконец, я написала маме престранную записку, что здесь, мол, была клякса, а не что-нибудь другое.
Маму мы не обманули. Двойка, старательно выведенная шариковой ручкой, хорошо отпечаталась на следующей странице. Маму мы не обманули, но очень удивили ее своим детством. Что делать: к тому времени у меня уже был стаж - один год в городе детства.
С Петей мы дружим вот уже два года, он, наверное, и не помнит, с чего началась наша дружба. А может, и помнит, да не напоминает.
...Они доверчивы и правдивы, хотя часто лгут нам. Одно другому не мешает. Мы им верим и достаточно часто обманываем их сами.
Я говорю ученику - это, чтоб избежать отпора:
- Положи дневник мне на стол. Пусть полежит, отдохнет. Не будет больше замечаний - получишь его чистым.
Он кладет. Никакого сопротивления. Святая простота, он уверен, что больше замечаний не будет. А я-то уже знаю, что будет, и предостаточно, но вот он - примостился на уголке стола потрепанный заложник и сиротливо ждет выкупа.
- Ты помнишь, Саша? - спрашиваю я при необходимости и постукиваю по дневнику карандашом.
- Да-да, Мария Анатольевна!
Потом снова:
- Саша, ты не забыл?
- Нет-нет, Мария Анатольевна!
Все-все, Мария Анатольевна!
Вот видите? А вы говорите, что не такие у нас были учительницы. Такие и были - очень вредные, как я теперь.
...В общем - то, я не люблю записывать в дневнике - прекрасно помню, сколько горя доставляло мне в детстве эти учительские автографы.
Заявляю на уроке в четвертом классе:
- Некоторые ребята вертятся, разговаривают и мешают нам заниматься. Это очень плохо, потому что у нас всего сорок пять минут и надо много успеть, а нас сорок пять человек. Сколько я могу потратить на каждого времени?
Все быстро посчитали и хором ответили.
- Вот видите? - говорю. - Давайте сделаем так. Кто получит замечание в дневнике, тот, значит, свою минуту потратил, и больше я к нему не подхожу. Договорились?
Договорились сразу.
И почти сразу же дневник Миши Завалова оказывается на моем столе. Потом он поднимает руку, чтобы спросить. Спрашиваю я:
- Помнишь уговор?
Он помнит - рука его опускается.
И кому бы я ни наклонилась, с кем бы ни говорила, чувствую его призывной взгляд. Но держусь, потому что сказано – сделано. И всё.
Прозвенел звонок. Все дети помчались в коридор, и Миша со всеми.
Наконец, последний звонок с уроков. В коридоре уютно шаркают швабры, переговариваются десятиклассники. Уже собираюсь уходить, когда дверь тихонько отворяется, но никто не входит. Тогда выхожу я и вижу Мишу.
Но какого Мишу! Если у каких-нибудь язычников есть божество возмущения, то лучше образа, чем Миша Завалов в этот миг, им не создать.
- Как вам не стыдно, Мария Анатольевна!
- Что случилось, Миша?
- Взрослые человек, а так надуваете!
- Да что же все-таки?
- Мы как договаривались?
- Что? О чем?
- Вы на меня потратили одну минуту, как мы договаривались?
- Какую минуту?
Ну вы даёте! В дневнике-то ничего нет? Значит, минуту вы на меня не тратили? Так?
- Ну так....
- Значит, и на замечание не тратили и подойти объяснить тоже не тратили? Где замечание? Нет его!
- Ты, значит, - говорю я фальшивым голосом, - хочешь замечание? Изволь - могу записать.
- Вы что? - удивляется он. - Совсем ничего не понимаете? Минута-то моя где?
Ситуация.
- Ну, давай, - говорю. - Давай позанимаемся теперь. Даже не минуту, а сколько захочешь.
Миша снисходительно отказывается.
Он достаточно благороден и понимает, что я хочу откупиться, замазать свою оплошность. Но он умеет прощать. Может быть, он и позанимался бы со мной, но не такой ценой.
- Ну я пошел. Больше так не делайте.
Больше я так не сделаю.
Здраствуй, Петров!
Итак, я в городе детства. А здесь, если вы помните, все иначе, чем у взрослых. Умирают здесь только понарошку, зато звери и птицы разговаривают по-настоящему. Тут у нас другая планета.
...Так вот, у меня есть собака. Большая черная овчарка по имени Петров. Ну так зовут, что ж делать – так вышло. Раньше, давно еще, у меня был кот Петров. Очень хороший кот. Сначала-то он никак не назывался, просто киса. А однажды собрались у нас дома друзья. Смеялись и шутили, потому что лето, наконец, началось, а сессия, наоборот, кончилась. Двери в то время никогда не закрывались, даже замка не было. Вдруг, слышим, скрипнула дверь входная. Один парень и говорит: "Это, наверно, Петров идет. Он всегда опаздывает. Это, наверное, Петров с женой".
А вошел кот.
Все сказали "Здравствуй, Петров! Почему ты опаздываешь? И почему без жены? "
Вот так кот стал - "кот - Петров".
Очень умный был и хороший. К несчастью, кошачья жизнь короче нашей. И когда мне подарили потом щенка, я назвала его Петров. Думала, будет просто дворняга, а вырос он прекрасной овчаркой.
Часто прохожие говорят:
- Какая красивая собака? А как его зовут?
- Петров.
- Петров?
- Петров.
- Вы шутите?
- Нет, не шучу.
- А почему Петров?
- Да так...
- А все-таки?
- Да в честь кота. Кота так звали.
- А, понятно...
После этого почему-то больше ничего не спрашивали. Дети знали и любили моего Петрова. Он отвечал взаимностью. Они никогда не интересовались, почему он Петров, только бурно радовались, если кто-нибудь оказывался его однофамильцем.
И вдруг Петров пропал. Ушел и не вернулся. Я принялась искать. Дети, узнав о пропаже, тоже бросились на поиски. Хорошо, что в один прекрасный вечер зазвонил в коридоре телефон и красивый мужской голос сообщил, что к ним, в виварий Военно-Медицинской академии забрел черный овчар: "Представляете, сам к нам явился, чудак такой! - удивлялся голос. - Ласковый, всё вылизывает...."
Когда на другой день моя сестра вывела наше сокровище на прогулку - глаз с него, конечно, не спускала и держала на коротком поводке, - в двух кварталах от дома она заметила преследователей.
Они почти наступали на пятки, громко сопели.
- Зуб даю – это он! - сказала один.
- И я зуб даю! - подтвердил другой.
Наконец, один, самый старший, преградил моей сестре путь:
- Скажите, только честно как зовут вашу собаку?
- Его? - не растерялась моя сестра. - Петров, а что?
- Это собака нашей учительницы рисования. Все приметы совпадают. Особенно Имя.
- Дело в том, - засуетилась сестра, - что именно к ней я его и веду. Если хотите, можете проверить. Но зачем проверять?
- Молодец, Петров, что нашелся! - говорят.
И мой Петров - представляете? - бодро кивает им головой.
Вот такая история.
Сорок пять минут с инопланетянами.
- Чего рисовать, Мария Анатольевна?
- А что ты любишь?
- Мороженое.
- А еще?
- Взрывы!
- Нет, взрывы не надо.
- Почему? Бум? Бжжж!
- Не надо взрывов - у нас занятие.
- Тогда я не знаю, что рисовать .
- Ты что, только и любишь, что мороженое и взрывы?
- Еще танки!
Морщусь, как от кислого, - ох, уж мне танки да самолеты. Мама очень просила - пусть мальчик поучится рисовать, а то бегает по улицам, еще под машину попадет или под какое влияние.
- Ладно. Пусть танки. Только громко не кричи.
- Как же?! Они же взрываются!
- Ну придумай что-нибудь такое, что не взрывается. Неужели тебе больше ничего не нравится?
- Нравится, но меньше.
- Что, например?
- Римские галеры.
- Вот! Давай римские галеры.
- А ты Славик, почему сидишь, ничего не делаешь?
Молчание.
- Что молчишь?
- Он вам не ответит.
- Это почему?
- У него зуб шатается. Два дня уже шатается. Он ничего делать не может и говорить не может - все зуб шатается.
- Это печально... А где Саша? Я же его сегодня в школе видела.
- Он не может прийти. Он занят.
- Чем же он таким занят?
- Он в раздевалке плакал, теперь к врачу пошел.
- Что с ним случилось?
- Ему Метельников трусами по глазам попал.
- Как трусами?
- Я не нарочно.
- Да, он не нарочно! Он переживает!
- Подождите, но как же это трусами?
- На физкультуре. В раздевалке. Я махнул трусами - а там его глаза оказались.
- Где?
- Там, сзади. Я по ним и попал.
- Что ж так неосторожно?
- Вы его не ругайте - он и так переживает!
- Мария Анатольевна! Можно мне разукрашивать.... Ой! Раскра... Ой! Как это, красками - то?
- Писать.
- Да. Можно мне писать. Потому что пора уже раскрашивать?
- Можно. Славик, принеси воды. Не может? Ну тогда Саша пусть принесет. Где-то я такого зайца уже видела?
- В мультике.
- Мультики художники сначала придумывают, а потом рисуют. А ты же ничего не придумала. Выходит, пользуешься чужими мыслями? Ты настоящего зайца видела? Нет? Дома у тебя кто-нибудь из животных есть?
Девочка вдруг заливается слезами. Мама, оказывается, не хочет заводить кошку, потому что у кошек глисты. Но ведь можно же руки мыть! Но мама сказала, что вышвырнет вон...
- А у меня дома кошка есть, но я хочу собаку. Можно я нарисую жирафа?
- Почему Жирафа?
- Он мне больше всего нравиться.
- А где ты видела жирафа?
- В мультике.
- Нет, мультики, мультфильмы то есть, придумывает и рисуют другие художники. Ты нарисуй живого.
- Где же его взять?
- Пойди в воскресенье в зоопарк...
- Займи свободную клетку!
- Кто это сказал? Остришь?
Смотри - ничего еще не сделал...
Так вот, найдешь директора зоопарка, спросишь, не нужен ли ему остряк - развлекать публику. За урок ничего не сделал - только сострил.
- И вы ругаете!
- И порисуй там животных. Всяких. Знаешь, какие красивые есть? Козы, такие важные, слон...
- А как вы думаете, слон танк раздавит? Или наоборот?
- Я над этим как-то не думала...
- Нет, слону с танком не справиться. Да, Мария Анатольевна?
- Это смотря какой слон.... Да, Мария Анатольевна? Вот если боевой!...
- Кстати, кто из вас знает, как называют художника, которые рисуют животных?
- Животнописцы, наверное? Да?
- Правильно, анималисты. Но в переводе на русский язык так и будет - животнописцы. Анималисты.
- А почему анимали... эти?
- Потому что анима - значит живое.
- Я, наверное, не смогу ходить на кружок.
- Почему?
- Папа говорит, поздно возвращаюсь. А я живу далеко, на Гражданке.
- Да. Далековато...
- Может быть, когда я помирюсь с мамой, я буду жить рядом.
- Так помирись быстрее. Прямо сегодня.
- Не получится. Я ее редко вижу. Она живет здесь, а мы с папой там.
- М-да...
- Я пойду, а то скоро темно будет и страшно. Пока доеду...
- Беги. Ну - ну, только не расстраивайся. Что-нибудь придумаем. Да? Хочешь, я с мамой поговорю? Нет? Не надо? Может быть, с папой? Приезжай ко мне в воскресенье - вместе рисовать пойдем? Ладно? Что-нибудь придумаем...
А что придумаешь? Девочка собирается домой, а я подхожу к Саше.
- Что это?
- Бомбардировщики!
- Зачем? Ты же собирался рисовать римские галеры?
- Галеры взорвались!
- Как взорвались? Ты же обещал без взрывов?
- Да... Но прилетели бомбардировщики!
- В Древний Рим?
- Да! Представляете, как они там все переполошились?!
- И взорвались?
- И взорвались!
- Знаешь, дружок, я тебя сейчас выгоню, и взрывайся сколько хочешь, только не у меня на занятиях.
- Я больше не буду.
- Я это уже слышала. Все дети работают, а с твоей стороны только и слышно: "Бум! Бах! Ды-ды-ды!" Почему это мы должны заниматься под канонаду?
- Я больше не буду.
- Ирочка, ну дались тебе эти принцессы! Смотри, сколько ты их развела - целый склад принцесс! За что ты их так любишь?
- Они красивые.
- Самые красивые?
- Самые.
- Красивей мамы?
- Нет, мама красивей.
- Вот видишь. Давай лучше нарисуем маму?
- У меня не получится.
- Как это не получится? Ты же не пробовала!
- Я не помню...
- Что - маму не помнишь? Спрашиваю, а сама внутренне холодею, неужели и здесь что-нибудь?
- Да нет, не то что не помню, просто нарисовать не смогу... Уф! Ну слава Богу! Здесь все в порядке.
- Ты вспомни, что мама больше всего любит делать?
- Спать.
- А еще?
- Стирать белье.
- Вот видишь - уже две картины: одна - мама спит, другая - мама стирает. А что твои принцессы? Только стоят – и все.
- Мне краски нужны!
- Зачем?
- Я не знаю, что рисовать. Дайте краски - я буду прямо красками.
- Вон, посмотри в окно - сквер рыжий. Вот - собака бежит. За сквером магазин...
- Мне это надоело. Каждый день вижу.
- А что тебе не надоело? Что тебе нравится?
- На крыши лазить.
- Зачем?
- Так.
- А все-таки?
- Высоко. Интереснее.
- Виднее?
- Конечно! Все видно!
- А что ты видела?
- Да все! Сараи, кошек, машины, как хлеб разгружали - много чего...
- Понравилось?
- Что?
- Как хлеб разгружали, например?
- Нормально. Разгружали и все.
- Вот и нарисуй мне.
- Теперь запишем домашнее задание... Что опять случилось? Успокойся. Домашнее задание: четыре наброска человека с натуры.
- А можно собаку?
- Я же сказала - человека?
- Но это очень умная собака!
- Да-да, у него очень умная собака! Умней человека!
- А кошки тоже бывают умные. У меня кошка совсем умная!
- Я повторяю - человека. Что опять случилось? Куда ты полез?
- Готово!
- Что готово?
- Вырвал зуб! Вон, вон он!
- Где? Нет, это мел!
- Он там, он туда полетел!
- Сядьте все. Что же мы так и будем весь урок зуб искать? Сядьте!
- А если он потеряется? Это же его зуб!
- Сядьте все. Все! Успокоились...
- Хорошо. Только, если найдете - не выбрасывайте! Это же его зуб!
- Он его два дня расшатывал.
Суббота
Тихие и туманные лежат улицы нашего города. Ни машин, ни шагов.
Постепенно, гонимый ветром, туман прячется в подвалы и подворотни. Проясняются и улицы и сознание: сегодня суббота! Вот в чем дело! Все взрослые спят, потому что у них выходной. У них выходной... А у нас - никто не спит. Вот сейчас дойду до угла, а там...
Там никакого тумана, никакой тишины. Там воздух пениться от избытка эмоций!
- Здравствуйте, Мария Анатольевна! Вытирайте ноги!
- Я вытираю.
- Нет, мы не вам! А чего они не вытирают?
- Покажите дневник! Нет, мы не вам, а чего они не показывают?
- Здравствуйте, Мария Анатольевна, как там мой у вас? Жалуется, что у него не получается.
- Здравствуйте, Мария Анатольевна! Вы меня без ножа режете! У Птицына тройка, а он отличник! Уж вы посмотрите, сделайте что-нибудь!...
- Здрасте, Марьтольна! А чего будем рисовать? А щас не скажете? Чо - жалко?
- Здрасьте! А я вас давно жду! Мне, знаете, мама котенка подарила! А еще вы мне четверку поставили, а в дневнике не написали! А еще знаете, у меня кто-то планшет спер. Так вы мне двойку не ставьте! У меня там все сделано, только сперли. Все равно поставите? А, может, я его на физкультуре оставила? А еще, знаете...
- Стой, стой, Беседина! Твои родители живы еще?
- Да. А что?
- Мужественные люди!
- Да? А почему?
- Потому что жить рядом с тобой - все равно, что быть внутри включенного пылесоса. Часа через два можно сойти с ума.
- Да? А мне, знаете, папа такую курточку подарил - закачаешься. Вся на молниях. Теперь у меня две курточки. Одна на молниях, а другая, наоборот, розовая. А еще знаете что...
- Можно, я пойду разденусь?
- Да? Ну давайте. Я вас подожду...
- Нет, лучше уж ты иди в физкультурный зал за планшетом...
Раздеваюсь. Поднимаюсь по лестнице. Вхожу в класс - и сразу становиться щекотно от прикосновения сорока взглядов. Начинается урок, начинается рабочий день. А там за окном суббота: ваша суббота, ваш выходной день.
Где-то есть город...
Уроки - это уроки. Но еще есть перемена. Две большие и две покороче. Это период бурной личной жизни и личных переживаний, совершенно не предусмотренных программой. Переживаниями делятся щедро. К вечеру голова моя напичкана разного рода информацией, извилина набита - наподобие сосисок.
- А рисовать учиться надо ведь очень рано? А то потом поздно будет? Да ведь?
- А Моцарт, знаете, нам рассказывали, ему три года, да? Шпингалет такой, да? А у него сестра - за пианино, а он послушал - послушал и давай играть, как большой! Во дает! Да?
- А в четвертом классе любовь бывает? Нет?
- А мы вчера на физкультуре бегали и останавливались. Учитель посвистит - мы побежим, потом посвистит - мы остановимся. Потом мы остановились, а Миша Завалов как посвистит - мы и побежали, а Миша стоит и хохочет. Тогда учитель спрашивает: "Кто свистел?" А Миша: "Я свистел! Ха-ха-ха! ". А учитель: "Пятьдесят приседаний !" Он стал приседать. Сопит. А учитель ему: "Ты не сопи, ты свисти. Взялся свистеть, теперь свисти до звонка". Так свистел до звонка. А после звонка учитель говорит: "Чего больше не свистишь?" А он: "Больше не хочется." Ему больше не хочется... Насвистелся...
Домой возвращаюсь медленно, словно по гвоздям иду. Все мышцы гудят. "Странно, - скажете вы, - умственная все же работа..." Сама не перестаю удивляться.
А вот и мой двор. В углу двора свалка ненужных вещей. Тут же бак для мусора. Сюда, подобно воробьям, слетаются ребятишки.
- А ну, брысь отсюда! - кричит проходящий мимо мужчина. - Нашли место, где играть! Чтоб я вас здесь больше не видела!
Детишки вспорхнули, попрятались за углом, но стоило мужчине скрыться за воротами, они снова на старом месте. Можно и мне подойти и сказать им, чтоб шли играть в другое место. Но, во-первых, результат будет не лучше, а во-вторых, согласитесь, свалка старых брошенных вещей привлекает и нас с вами, а детям - и сам бог велел.
Короче, направляемая лучшими намерениями и собственным любопытством, подошла тихонько к ребятам и спрашиваю:
- А вы тут что такое делаете?
- Ничего. Работаем.
- А что за работа?
- А что - не видите? Лужу красим.
- Да... - говорю, - хорошие дело! Нужное. Только зачем вам эту лужку красить? Ее здесь никто и не увидит. Вы лучше вон ту покрасьте, около клумбы. Хорошая лужа и совсем некрашеная.
Та далеко. Хорошая лужа, но далеко.
- Ничего не далековато! Всего метров десять каких-то! Они посмотрели на меня, как смотрят на людей недоразвитых.
- Краска - то в баке! Нам не достать. Только палкой... А пока добежишь - вся стечет.
- Если хотите нам помочь - достаньте.
- А как?
- Как? Полезайте и достаньте!
- Что? Прямо туда, в бак, и лезть?
- Не хотите - не надо... Тогда не мешайте!..
- Здравствуйте, Мария Анатольевна! Что вы тут делаете?
- Я? Да так...
- Гуляете?
- Да. Вот. Гуляю.
- Хорошо! Воскресенье завтра.
- Да. Выходной.
- Отдохнете, отоспитесь...
- А вы?
- А я нет... Мне завтра придется в школе посидеть - работы много накопилось. Ну гуляйте, до свидания.
- До свидания.
Старший из мальчиков внимательно слушал нашу беседу, потом сказал остальным:
- Это, знаете, кто был? Это директор школы!
Но остальные в школу еще не ходили, им было все равно - что директор, что министор. Только один малыш постоял какое-то время задумавшись. Что-то не давало ему покоя. Наконец, он меня спросил:
- Вы что, тоже учительница? Атас! Бежим, ребята! Но никто не побежал. Мне не хотелось, а остальные занимались начатым делом и, похоже, мальчика не слышали. Он постоял, подождал, поковырялся в носу и тоже решил никуда не бежать, хотя весь вид его говорил: "Я вас предупреждал, а там - смотрите сами!"
Неслышно подошел Сережа Котов из четвертого "а":
- Чего - лужи красите? А почему одной краской?
- Так у нас другой нет, - начала я оправдываться - только зеленая, и ту не достать из бака.
- Во-первых, достать можно. А во-вторых, я как раз из канцелярского магазина - купил синие чернила. Все отдать не могу, но чуть-чуть - отолью.
Тут и я вспомнила, что несу в портфеле банку с красками и полбанки желтой гуаши...
- Вот и хорошо! - поддержал Сережа. - Если к синим чернилам добавить желтой краски, то получится зеленый цвет. Не надо и в бак лезть.
"Ну вот и все, - думаю, - можно идти домой".
Если часа через два выйти на улицу, можно будет увидеть несколько симпатичных разноцветных луж. Некоторые даже будут обведены красивыми яркими контурами.
Дома выпиваю таблетку анальгина - не помогает. Выпиваю вторую - тоже не помогает. Тогда включаю горячую воду, почти кипяток, намыливаю голову, но, услышав в открытую форточку голоса, застываю.
- Вон то окно, знаете чье?
- Чье?
- Нашей учительницы рисования!
- Ну да!
- Смотрите, форточка открыта!
- Давайте, закинем что-нибудь!
- Айда закинем!
- А не влетит?
- А мы убежим!
- Давайте лучше в гости пойдем!
- Айда, пойдем!
- А вдруг ее дома нет?
- Есть! Вон свет горит и форточка открыта.
- Тогда пошли!
Пока они идут, я быстро вытираю голову. Сейчас я немного расскажу вам о будущих гостях. Так, совсем чуть-чуть, чтоб вы имели о них представление.
Саша
С Сашей Дементьевым мы поссорились почти сразу. При первом знакомстве. На первом же моем уроке он ничего не делал и страшно всем мешал.
Собственно, в этом нет ничего удивительного - в каждом классе существует такой ребенок, который сам ничего не делает и очень не любит, когда другие заняты. Качество живучее. Иной раз остается с человеком до старости. К этому качеству как взрослые, так и дети относятся снисходительно, не обижают бездельника, но и равным себя не считают - дружить стараются с другими. Так что нет ничего удивительного, что и в четвертом "б" образовался такой лодырь и шалопай.
Удивительно другое – этот не только пользовался успехом у своих товарищей, но и явно лидировал: подчинял себе всех остальных.
Впрочем, недоумение мое длилось недолго. В конце урока я поставила ему двойку. А еще через два урока встретила учительницу начальной школы Анну Андреевну.
- За что мой сын получил у вас двойку?
- А кто ваш сын?
- Как кто? Саша Дементьев. Мальчик всегда учился отлично. И вдруг двойка! Вы слишком много требуете. Он рисует, как умеет. Нельзя от всех требовать таланта. У нас, знаете, ни у кого в роду талант к рисованию не было. А если по отцовской линии, так у них даже отвращение к картинам было. Это у него наследственное... А вы - сразу двойку!
- Двойка не за наследственность, а за безделье. Он же ничего не делал.
- Ах, бросьте! Все равно из него Шишкина, или там Репина не получится. И нечего зря мучить ребенка! - С этими словами она вознеслась на четвертый этаж, где размещалась начальная школа. Еще ручкой мне помахала - эдак, как космонавт толпе.
Потом я увидела четвертый "б", который строился перед началом урока математике. Последним подошел Саша и встал в строй. Но не так, как это сделал бы любой другой опоздавший - встал бы в конце строя. Нет, он подошел к первому мальчику, толстенькому неуклюжему Вите, и сказал:
- Эй ты, Сосиска! Отвали - это мое место! Витя что-то проворчал в ответ, но попятился. Потом подлетел Петя Калиничев, пнул Витю и втиснулся между ним и Сашей. Вышло так, что Витя попятился, за ним и другие стали толкать стоящих позади, а последний мальчик и вовсе упал. Всем, конечно, стало обидно, и все начали немилосердно лупить друг друга. Только Саша с Петей стояли себе и посмеивались.
Потом подошла учительница математике, и все затихли.
- Удивительно, - говорила на перемене учительница математике. - Как этот мальчик учился раньше на одни пятерки? Он же совсем ничего не делает, не учится! Я сегодня поставила ему двойку, а он мне: "Плевать я хотел на ваши задачки. Вот хоккей - это другое дело!"
- Какой хоккей! - возмутился учитель физкультуры. - Он у меня, что ни урок - так освобожден. Если не освобожден - так костюма нет. На перекладине висит, как белье на веревке.
И тут появилась Анна Андреевна Дементьева, то есть не появилась даже, а как из-под земли выросла, прямо создалось в воздухе перед лицом физрука.
- Не всем это дано, Аркадий Викторович, на перекладине висеть, как следует. Саша много болел. Это тоже понимать надо. А если мальчик увлекается хоккеем, желательно поощрить!
Везде, где только можно, мама пыталась закрыть сына своим телом. Стоило заговорить о нем, появлялась неизвестно откуда, коршуном падала с неба и доказывала правоту Саши или его невиновность.
Когда Саша получил первую двойку, все ахнули. Он и сам ахнул. Но потом двойки повалили, как снег в январе. А верные друзья, наоборот, стали осыпаться, как штукатурка со старого дома. И вскоре никого, кроме Петьки, не осталось.
- Плевать я хотел на ваше рисование, - говорит Саша на одном из моих уроков. - Вот хоккей - это дело!
- Ты всерьез занимаешься хоккеем?
- Ну!...
- А что у тебя по физкультуре?
- Так я в секцию хожу!
- Давно?
- Месяц.
- Ох, как давно! А для чего человек вообще занимается спортом?
- Что быть здоровым.
- А для чего быть здоровым?
- Как зачем? Чтобы в лоб дать, если кто полезет.
- В лоб дать! Это дело хорошее. Для этого, конечно, стоит много и упорно трудиться.
В классе засмеялись - Саша насупился.
- А как вы думаете, ребята, для чего людям нужно здоровье?
- Чтоб бегать и прыгать! - крикнул Петя.
- Да? И чем же ты, Петя, отличаешься от ипподромской кобылы? Она тоже превосходно бегает и прыгает.
Тут все опять засмеялись. Даже сам Петя. А после урока я, как всегда говорю:
- Ребята, посмотрите внимательно, не осталось ли мусора около ваших столов.
Все посмотрели и мусор подобрали. Один Саша сделал вид, что это его не касается. Тогда я обращаюсь к нему:
- Саша, около твоего стола бумага валяется. Подбери, пожалуйста.
Он вскочил, лицо его покрылось пятнами.
- Да вы... Да вы знаете, кто я?
Все в классе затихли, ждут, что будет.
- Кто же ты? - спрашиваю.
- Вы знаете, что моя мама - учительница Анна Андреевна Дементьева?
- Я знаю, - говорю, - кто твоя мама. Но ты же обещал сказать кто ты.
- Я? Я - ее сын!
Класс взорвался хохотом. Мне даже показалось, что они смеются больше чем им того хочется. И смех как будто не настоящий, а как на сцене.
Мальчик осмотрелся затравленно. Где - то здесь должен быть его друг, единственно верный друг Петя Калиничев. Но и друг хохотал, как припадочный, точно его щекотали.
Этой подлости Саша не выдержал. Из глаз его в две струи брызнули слезы - как у того клоуна, что недавно выступал по телевизору. Мальчик бросился вон из класса, а следом ему кричали:
- Ты куда? Мамочке жаловаться?
С этого дня что-то в Саше переломилось. На переменах он держался особняком. На уроках ничего не делал, просто сидел и смотрел в окно. О чем он там думал, и думал ли о чем-нибудь?
Как-то на уроке математике учительница вызвала его к доске, а он, как назло, даже условия не записал. Схватил тетрадку у толстенького своего соседа Вити и пошел. "Выручай, Сосиска!" - шепнул ему, как порядочному, да только зря унизился.
Витя как завопит:
- А чего он мою тетрадь взял?
- Чья это тетрадь? - спросила учительница.
- Да подавись ты своей тетрадью! - Саша бросил тетрадь, а сам выбежал из класса и долго плакал в туалете, зло и отчаянно... "Еще один предал! И кто? Этот толстяк, над которым весь класс потешается! Этот Жиртрест, с которым и дружить-то никто не хочет, кроме его придурковатой бабки! Нет, так этого оставить нельзя! Надо во что бы то ни стало отомстить изменнику..."
Когда класс вывалился на перемену, Саша дрожа от ярости, подошел к Вите.
- Отойдем? - спросил он толстяк.
- Зачем?
- Зачем? А знаешь, что бывает с предателями?
- Какое предательство? Сам решай. Самому слабо?
У Саши даже зубы заболели от возмущения.
- Да ты кто такой? - заорал он. Но тут вмешался Петя:
- А ты кто такой, чтобы всеми командовать? Иди лучше ко мне, я тебе в лоб дам.
- Ну чего же ты? - захихикала Маринка. - Иди - иди! Он тебе навешает.
- Он мне навешает?
И мальчики покатились по полу коридора клубящимся от злости и комом.
Ком врезался в ноги учительницы английского языка.
- Мон дье! - вскрикнула она почему-то по-французски и упала на ребят.
...В кабинете директора Анна Андреевна долго говорила о том, что, конечно, ее сын виноват и что он свое получит. Еще она говорила, что Петя Калиничев совершенно безнадзорен, что семья там неблагополучная и что, конечно, он влияет на ребят не лучшим образом.
После этого случая Саша отсутствовал в школе две недели. Говорили, что простудился. Пришел тихий, замкнутый. На уроках по-прежнему ничего не делает - только в окно смотрит.
Витенька
Он прожил все свои десять лет и начал одиннадцатый в крохотной комнате огромной коммунальной квартиры. Свою жизнь и свою комнату Витенька делил с мамой и бабушкой, дорогими и близкими ему людьми. Больше, конечно, с бабушкой, потому что мама все время пропадала на работе.
Всю его маленькую жизнь над Витей висел и преследовал его неуловимый рок. Назывался этот рок - неправильным обменом веществ. Оттого мальчик и был толстым, неповоротливым и освобожденным от физкультуры.
Из - за своей толщины он не мог бегать по улицам и гонять мяч наравне со сверстниками. Но надо отдать ему справедливость, что он никогда не завидовал своим товарищам, не обижался на глупые и грубые оскорбления, а только печалился и уходил. Уходил домой или в библиотеку, потому что только дома и в библиотеке было ему хорошо. Так получилось, что читал он много и учился прилично. Возможно, он и круглым отличником был бы, если бы не частые болезни.
Взрослые любили Витю. Им нравилось, что он такой умный, начитанный и так хорошо рассуждает. Бабушка в нем просто души не чаяла и каждую минуту готова была погладить, поторгать лоб, причесать гребешком его белокурые волнистые волосы. Он тоже любил бабушку, ластился к ней, и жизнь его текла бы подобно радостному ручейку в летний день, если б не приходилось ходить в школу и встречаться там с одноклассниками, злыми и жестокими.
В прошлом году он почти подружился с Сашей Дементьевым, сыном их учительницы. Бабушка очень радовалась этой дружбе, все говорила, что она лет на десять помолодела от этого. Только сам Витя по поводу своего друга больших эллюзий не питал - ему не нравился глуповатый и самодовольный Саша. Но на этой дружбе настаивала мама, бабушка и учительница - трое взрослых, которых ему не хотелось огорчать.
Однажды он возвращался домой из библиотеки. Во дворе мальчики играли в футбол. Вдруг мячик вылетел за пределы поля и покатился к Витиным ногам.
- Пас! Подай мяч! - закричали ребята.
Витя запрыгал, засуетился вокруг мяча, чуть не упал.
- Давай, Жиртрест! - кричали мальчишки. - Осторожней, не похудей! - Они подбежали к Вите, начали толкать его в бок: - Давай мы тебя погоняем по полю вместо мяча? А ? Смотри, какой круглый!
Витя попытался вырваться и уронил книжки прямо в грязь. Неизвестно, чем бы дело кончилось, но тут появился Петя Калиничев и сказал:
- Оставьте его! Вы разве не знаете, что это - друг Сашки Дементьева?
Все сразу расступились, а один коренастый даже сказал:
- Мы же не знали...
С этого дня Витя по - новому посмотрел на свою дружбу с Сашей. Он и раньше безмолвно терпел от него оскорбления, а теперь стал даже смеяться вместе совсеми над его издевательствами. Бабушка каждое утро провожала Витю в школу и встречала после уроков. Раньше это приносило радость им обоим, теперь Витю тяготила и раздражала бабушкина заботливость. Он уже не целовал ее при расставании или встрече, а говорил, озираясь:
- Ну иди, иди быстрее! Чего стоишь?
Бабушка расстраивалась, суетилась, делала все невпопад. Один раз даже унесла с собой Витин портфель: так заспешила. Унесла - это еще полбеды! Хуже другое - она прибежала, когда все уже сидели в классе, запыхавшаясь и растрепанная, запричитала:
- Уж вы не ругайте моего Витеньку! Это я, старая, во всем виновата! Я виновата, накажи меня Господь! Совсем из ума выжила!
Все, конечно, чуть не умерли от хохота. Витя смеялся вместе со всеми.
После уроков бабушка встретила внука, виноватая и расстроенная:
- Не попало тебе от учительницы? Совсем я сдурела! Видать, помирать пора.
Вите стало жаль бабушку, захотелось успокоить ее, утешить, но в этот момент он увидел ребят из своего класса и поэтому громко, чтоб они слышали, сказал:
- Пора, так помирай!
Те в шуме не услышали и не оценили его остроумия, зато быбушка ахнула, всплеснула руками и расплакалась.
С этого дня кончилась для мальчика тихая теплая домашняя жизнь. Теперь уже было хорошо только в библиотеке. Дома бабушка ходила испуганная. Глядя на Витю, уже не радовалась его светлым кудрям, а только вздрагивала при каждом его движении, словно боялась, что он ее ударит. Она еще провожала его в школу, но делала это на расстоянии, издали смотрела, как он переходит улицу, и всякий раз хваталась за сердце.
А Вите дружить с Сашей расхотелось. Он продолжал называться его другом, но больше не ходил к нему домой. Но похоже, что Сашу поворот в их отношениях не очень - то взволновал.
Незаметно подошли летние каникулы. Бабушка слегла и не вставала, на дачу с Витей поехать не смогла. Получилось, что все лето он провел в городе. Мне часто приходилось встречать его с сумками в магазине или в соседней аптеке. И всякий раз он старался не столкнуться со мной, проскочить незамеченным. Когда же первого сентебря все собрались и каждый стал хвалиться, где и как провел лето, Витя изобразил на своем лице безразличие и сказал:
- Болтались с мамашей и дядей Колей по Крымскому побережью. Скучища!!! Не загорел? Так я и не загораю никогда: у меня кожа такая - не загорает. Никогда бльше туда не поеду. Ни за какие коврижки! Хоть за сто порций мороженого - не поеду!
В четвертом классе он уже меньше болел, но в дневнике все чаще появлялись двойки. Хорошо учиться казалось ему так же позорно, как ходить с быбушкой за ручку.
И посещать библиотеку тоже оказалось не совсем удобным делом. Куда лучше - ездить в Луна - парк или на соревнование по хоккею. В учебнике литературы он подрисовал всем писателям рога и дымящиеся папироски, показал эти картинки товарищам, и они смеялись и стали делать в своих книжках то же самое.
Однажды под общий хохот он подрисовал рога и папироску портрету Лермонтову в кабинете литературы. За этим занятием его и застала учительница. Мама вызванная в школу, все хваталась за голову и никак не могла поверить, что это сделал ее мальчик - такой умненький, такой культурный!
- То - то и страшно, что умненький, - говорила учительница, - от дурака вреда меньше...
Мама ничего не понимала. Когда они шли домой, все пытала сына:
- Как ты мог? Неужели тебе самому не противно? Что он мог ответить?
Конечно, противно! Противно смеяться, когда тебя обзывают. Противно падать со стула, чтоб рассмешить весь класс. Противно получать двойку за любимые с детства стихи и под общий хохот перевирать имя автора. Конечно, противно! Но как объяснить маме, что ему до зарезу нужно нравиться всем этим красивым мальчикам и девочкам, что ему, как воздух, необходимы их любовь и восхищение, а ради этого он готов на все! Как объяснить бабушке, что ему по - прежнему нужна ее ласка, прогулки с нею за ручку, ее любовь.
Он не виноват, что эта любовь оказалась несовместимой с любовью товарищей. Он не виноват в том, что теперь ему приходиться выбирать.
Люська
Люськины документы оформляются на комиссию по делам несовершеннолетних. Ей об этом повторяют по несколько раз в день, и всякий раз что-то екает у нее в животе. Смысал странных слов мало понятен, и сами слова трудно выговариваются, но постоянно преследуют и даже сняться во сне. Может быть, поэтому в школу она всегда просыпает.
В конце первого урока в дверях появляется Люськина лохматая голова.
- Можно войти?
Она смотрит на меня, но еще видит свой последний сон. Мятая лента - во рту, из карманов торчат шнурки, на ногах ботинки старшего брата, передник... Передника вообще нет.
- Входи, - говорю и отворачиваюсь.
Потому что знаю, дальше будет не урок, а Люськино одевание. Леночка Голикова броситься заплетать ей косички, кто - то застегнет молнию на платье, а она тем временем поведает мне о том, как ночевала в шкафу: потому что было очень страшно одной в пустой комнате. Или расскажет о том, как одна машина наехала на другою, а ее пригласили в свидетели... В общем, какая разница, о чем она расскажет, поскольку урок обязательно будет сорван.
- Входи, - говорю я Люське и отворачиваюсь. - Почему опоздала?
- У меня родились крысята. Маленькие!
- Понятно, - говорю. - Не раньше, не позже. Давай дневник и садись.
Скучное это дело - просить у Люськи дневник. Всем давно известно, что в портфеле у нее, кроме ошейника и собачьего поводка, ничего нет. Ну, может быть, еще пара гвоздей. Девочка долго роется в порфеле и вдруг достает дневник! При этом у нее такое лицо, какое бывает у вас, когда вы находите рубль на мостовой.
- Ой! - говорит она. - Надо же! - и отправляется на место.
Я смотрю на все то, что недавно бало уроком, и думаю: "Ну что стоило крысятам родиться на пятнадцать минут позже - я смогла бы довести урок до конца."
Потом звенит звонок, класс пустеет, а дневник так и остается лежать у меня на столе.
Вот таким образом встречаемся мы с Люськой в школе. Ни одного рисунка она мне, конечно, никогда не сдавала. И все же, уверяю вас, она талантливый художник. Спросите, откуда мне это известно? А давайте пройдем по нашим улицам и дворам - сами увидите.
Ею разрисовано все вокруг.
Черные, красные, синие собаки, кошки, лошади, автомибили, выполненные углем, мелом, кирпичом, путешествуют, дерутся, ласкаются, короче - живут на сером асфальтовой поверхности.
Тут же рядом с рисунками ведется ее дневник. Вот, смотрите: "Вчера Неська и Рекс гуляли в парке Ленина и подружились. Неська - это моя собака. Вот она." И дальше в полстены нарисована Неська. Лапы и часть хвоста на стене не поместились и дорисованы на асфальте. Представляете, как трудно с ней говорить о композиции в альбомном листе?!
Пойдемте дальше - только осторожнее, здесь полно машин. Видите, прямо на мостовой, крупно: "Ленка я заболела, принеси мне задание по математике!!!" Теперь давайте свернем вон в этот двор. Исполненный прохлады и полумрака, он обычно располагает Люську к поэтическим образам: "Ура! Я написала стихи
По пустыне шел верблюд,
Был он голоден и худ.
У него в пустыне
Чай горячий стыне."
Вот здесь, ближе к моему дому, можно прочесть надписи, обращение непосредственно ко мне: "Мария Анатольевна, на урок прийти не смогла, ходила делать укол от бешенства". Или "Портрет мамы, что вы велели нарисовать, я нарисовала. Вот он". Действительно, смотрите, вот он, вы на нем стоите.
Асфальтовые страницы Пушкарского переулка предназначены для грустных записей: "Вчера брат ушел в армию и не нашел Неське мужа,хотя собирался. Поэтому щенков не будет. Очень жалко. Я уже пообещал Наташе. Прости, Наташа, я не виновата."
Однако грустным мыслям Люська отдоваться не умеет. Оптимистка по натуре, она верит в счастливый исход и неизбежное торжество справедливости. Вот идите дальше. Видите - нарисовано три щенка и подписано: "Когда - нибудь они все -таки родятся! Подарю их моим любимым подругам: Маринке, Наташе, Лене".
Но сейчас на моем столе лежит другой ее дневник, жалкий и потрепанный. Рисунков здесь немного, разве что пара чертиков на обложке, зато записей хоть отбовляй.
"Прогуляла десять дней! Очень прошу маму зайти в школу!"
" Дралась с мальчиками на перемене. Мама, придите, пожалуйста, в школу".
" Елена Петровна! Неужели вы не видите, что ваша дочь совсем не учится? Срочно явитесь в школу!"
" На перемене бегала, дралась и употребляла ужасные выражения. Елена Петровна, немедленно явитесь в школу!!!"
Я внимательно прочитала эти и другие записи и решила: "Что ж, если гора так долго и упорно не идет к Магомету, то схожу - ка я к этой неуловимой маме".
По дороге у меня сложился образ нехорошей Люськиной мамы, бросившей на произвол судьбы, прожигательницы жизни, которая ко всему прочему еще и не гнушается "ужасными выражениями"
Я приготовила сильную речь, вдохнула поглубже и нажала на кнопку звонка.
Мне открыла дверь именно такая женщина, какую я себе представляла: рослая, грубая, с пустыми стеклянным взглядом. Я уже собралась высказать ей все приготовленное, но женщина отказалась отзываться на имя "Елена Петровна".
- Ихний звонок другой, - сказала она и захлопнула дверь у меня перед носом.
С большим трудом я нашла "ихний" звонок и нажала.
Звонок прозвучал в пустоте. Не откликнулась ни одна живая душа.
Уже выйдя на улицу, я столкнулась с Люсиной мамой. Я ее сразу узнала по собаке Неське, а собаку Неську - по рисункам на Асфальте. Но все равно на всякий случай спросила:
- Вы Люскина мама?
- Да... Вы из школы?
- Я из школы.
- Да. Да. Опять чего?
- Ну, в общем - то... Конечно.
Мама - пожилая, маленького росточка - как - то странно озирается, словно боится, что ее услышат или увидят. Она поддакивает и соглашается с вами постоянно, но не потому, что поддерживает вас, а просто у нее привычка такая - поддакивать и соглашаться.
- Ваша дочка совсем не учится. Уже десять дней прогуляла.
- Да, да. Я ей говорю, а она...
- Вы ей форму - то отпарьте. Ведь смеются же все!..
- Да, да. Я ей и говорю - форму отпарить не можешь?! Я в ейном возрасте пиджак на муку ходила менять - за тридцать километров, а она... Я и говорю.
- Да зачем же говорить - то? Возьмите и сами отпарьте.
- Да, да. Надо. Все сделаем.
- Не учится совсем. Десять прогулов! - Да я это уже говорила.
- Неужто она хуже всех?
- Да не хуже всех. Была бы хуже - другое дело. А получится, что хуже. В специнтернат ее грозят отдать...
- Да -да... Вот и пусть. Может, к лучшему.
- Что вы такое говорите?
- А что? У меня уже сил нет. Я еще женщина не старая, а ничего себе позволить не могу - ни рюмку выпить, ни дружка пригласить. Все для нее живу... А она? Давеча послала за хлебом. Булочная через дорогу, а ее нет и нет. Через три часа квартальный привел. Без хлеба, конечно.
- Что случилось?
- На чердак лазала. А жильцы и позвонили, не разобравшись.
- Зачем залезла?
- Говорит, кошку там закрыли на чердаке. Говорит, ничего плохого не делала, просто так сидела, чтоб кошке не скучно было. Врет, конечно. Стали бы соседи звонить, если б просто так сидела. Устала я...
Да и сейчас вот - где она? Носят где - то черти.
- Но ведь она же хороший ребенок!
- Чего хорошего? И крадет...
- Крадет?
- Да! Получку у меня стибрила. Шестьдесят рублей.
- То есть как? И куда же она эти деньги дела? Зачем ей?
- Да - да! Вот я и говорю? А она игрушек для детсада накупила и всем раздавала. Богатая барыня какая нашлась.
- М - да... Отец - то ее далеко?
- Далеко, наверное. Не знаю. Я тогда в Омске жила Цирк к нам приехал грузинский. Был там циркач один... Она вся в него... Тоже циркачка.
- Вас в школу вызывают, а вы не ходите.
- Да - да. Не хожу. А чего ходить? Там только ругаются.
- Вы дневник не проверяете, а там только одни двойки.
- Не проверяю. Верно. Чего проверять, если одни двойки?
Так ни до чего и не договорившись, попрощалась с мамой. А через два часа встречаю, в половине двенадцатого, Люсю. Она занята делом - пытается сдвинуть с места пьяного мужика. Мужик разлегся на скамейке в блаженной позе и сдвигаться не желает.
- Что та здесь делаешь? - спрашиваю сурово. - Быстро на горшок и спать!
- А его бросить?
- Бросить. Это тебя не касается.
- Но он же замерзнет!!!
- Не замерзнет. Сейчас не холодно.
- Но его же милиция заберет. И ограбить могут.
- Может, и милиция заберет. И ограбить могут.
- А знаете что? Давайте его куда - нибудь вместе спрячем, и я пойду домой.
Я не хочу прятать пьяного. Мне противно на него смотреть, не то что прикасаться. Но иначе она не пойдет домой... У Люськи удивительное умение втягивать людей в авантюры. Не знаю, как бы я выкрутилась из этого положения, если б у пьяного не оказалось поблизости друзей. Они взяли на себя почетную миссию транспортировки приятеля.
Люська пошла домой. Это я точно знаю, что домой, сама довела до дверей. Уже попрощавшись, вспомнила, что дневник так и остался у меня.
Утром следующего дня:
- Люся! Подойди сюда.
Подбегает. С ней три родружки.
- Твой дневник остался у меня. Хоть бы поинтересовалась, где он и что в нем записано.
- Ой, а я думаю - куда он делся?
- Ты видела, что там твориться?
- Эй ты, козел?
- Кто козел?
- Это я не вам.
- Спасибо, что не мне. Но так нельзя.
- Как?
- Вот так. Кричать, рукаться.
- Я ругаюсь? Кто вам такое сказал? Я не ругаюсь.
- А сейчас что было? Кто кричал: "Козел"?
- Так он первый! Он все время первый пристает!
- Сегодня придешь ко мне. Будем вместе делать уроки. Придешь в три часа. Яcно?
- Ясно. Хотите, я вам принесу варенья? У меня полно варенья. Ладно? И они пусть придут, - она делает широкий жест в сторону подружек.
- Нет. Ты придешь одна. Ясно?
- А они?
- А они будут делать уроки у себя дома. Придешь в три часа. Ясно? В три часа. Без варенья, без подружек и без опоздания.
В восемь часов, так и не дождавшись Люсю, отправляюсь к ней домой. Открывает мне опять соседка. Видимо, я снова не тот звонок нажала. Теперь быстро расшаркиваюсь, спешу сообщить, что я из школы. Она слушает неприветливо, но спасибо ей, дверь не захлопывает.
- Люся? Нет ее. Никого у них нет. Ушли. Люся - то? Это ж не девочка - это ужас какой - то. Я свою Наташку к ней не подпускаю. Так и сказала "Еще раз вас вместе увижу - выдеру!" А кто ее знает, где она болтается. Говорят, ее скоро в колонию посадят. Так скорей бы. Давно пора.
В подъезде сталкиваюсь с Люсиной мамой. У мамы решительное лицо, в руках солдатский ремень.
- Давеча в булочную отправила. Четвертый час нету. Ну погоди мне! - Мама погрозила рукой в неопределенном направлении. - Ой, да что я вас здесь - то держу! Пойдемте, я вам варенья дам. Хорошее варенье!
- Нет, спасибо, я тороплюсь.
- Да это не долго! Вы только попробуйте, какое варенье. Нам вчера крестная много привезла. Мы всех угощаем. Пойдемте!
- Нет - нет, правда, не могу.
- Не хотите? Жалко. А вот я вам сейчас открыток подарю. У меня сестра на офсетной фабрике работает, так этих открыток у нас!... Очень, знаете, красивые есть, с цветочками. Не хотите? Жалко. Ну пойдемте, зайдемте - посмотрите сами, что вам подарить.
С большим трудом вырываюсь на улицу. Спасаюсь бегством. Вхожу в свой подъезд, поднимаюсь по лестнице и застываю.
Вся моя дверь покрыта рисунками и надписями:
"Прийти никак не смогла! Маринка подвердит, что у нее родились котята и их могут утопить. Марина, подтверди. "
"Если вы захотите, мы можем вам подарить одного или даже двух".
" Если вы мне не верите и Марине не верите, то можете спросить у Наташки. Она тоже подтвердит. А завтра я приду, честное пионерское, хотя меня и исключили".
Да, я чуть не забыла: месяц назад Люську исключили из пионеров за плохое поведение и учебу. Месяц назад исключили из пионеров, а теперь вот готовят документы на комиссию по делам несовершеннолетних...
Итак, Суббота!
Трезвонит дверной звонок. Я наскоро вытираю голову. Открываю.
- Мы в гости пришли.
- Вижу. Проходите. Ноги, ноги кто вытирать будет? Проходите. Это что? Ой! Это кто?
- Это? Не бойтесь. Это крыса.
- Да? Я не боюсь...
- Это еще совсем маленькая крыса. Она вырастет.
- Я не сомневаюсь. А куда вы ее тащите?
- Мы? Мы не тащим. Она гуляет.
- Мы ее вам подарим.
- Да! Хотите, мы ее вам подарим?
Я отбиваюсь, как могу. У меня, мол, собака уже, я дома не бываю, ей скучно будет и так далее. Но, оказывается, крыса очень умная. Такая умная, только что посуду за собой не моет, а так все умее. Главное, что если я ее не спасу, то уже и никто не спасет, потому что мама грозит уже сегодня выбросить ее на помойку, а ведь холодно... А что говорят другие мамы? Как правило, ничего не говорят, только визжат. Короче, на меня последняя надежда.
...Итак, Суббота. Уютно светит настольная лампа. Я сижу на мягкой кушетке и читаю. Передо мной в картонной коробке сидит крошечное существо и буравит меня черными бусинками глаза. Я читаю вслух, а оно слушает.
- Слушает: "Крыса обыкновенная, или пасюк!" - это ты. - "С помощью человека расселилась по всему земному шару!" Так. Это интересно... Это позже... А вот: "Вынашивают потомство двадцать - тридцать дней. Приплод до 10-17 детенышей". Мда... Надо купить тебе клетку. Посиди здесь - я схожу за клеткой. Ты никуда не сбежишь?
Существо смотрит на меня, не мигая, черными бусинками глаза.